Поворот

Я только начинаю писать, поэтому не судите слишком строго, буду очень рад Вашим отзывам. с уважением, Эрих.

Поворот

Поворот

Меня зовут Дерил Мозель. Мне почти 39 лет, и я хочу вам рассказать историю из своей жизни. Сначала история будет скучная и неинтересная, но я вам торжественно заявляю, что даже среди этой серости вы найдете кое-что интересное. Дерил Мозель – хороший парень, он врать не будет.
Вот есть на свете такие люди, которые любят жить размеренно, и я, надо заметить, скорее всего, к ним и относился. Просто дело в том, что мое детство прошло в образцово-показательной манере: хорошая семья, обеспеченные родители, хорошие оценки, приличный дом с садом, ухоженная собака, новенький велик. Собственно, все мое детство в этих словосочетаниях. Всю неделю школа, футбольный клуб, танцы вечером (о, да, я танцевал, и надо мной никто не смеялся, потому что я был очень авторитетным малым), в выходные выезды на природу, к бабушке или же семейные сборища в саду. Все исключительно образцово-показательное. Не стану сейчас врать и притворяться, что такая жизнь не вызывала во мне чувства гордости. Я просто не знал иной жизни, поэтому моя казалась тогда наиболее правильной. В глазах подростка улыбающиеся люди, дорогая мебель, поездки заграницу и выходы в свет означают быть лучшим, а значение статуса в современной системе прививается еще с пеленок. И мне его тоже прививали.
В 16 лет, как то предусматривает образцово-показательная жизнь, у меня появилась машина и подружка. Я до сих пор не могу понять, что для меня было лучше. Мы проводили много времени вместе. Причем, не было никакой разницы, машина это или Юлия. Они обе были образцово-показательные, как это принято в моем окружении. Обе красивые, обе ухоженные, элегантные и бездушные. Время шло, жизнь подростков тоже шла своим чередом, мы посещали вечеринки, я играл в футбол в составе школьной команды, а она была членом группы поддержки. Все очень удобно.
На выпускном вечере мы стали королем и королевой, танцевали на виду у всех под одобрительные вопли и свист, под умиленными взглядами и градом слащавых улыбок. Я в сером костюме-тройке и она в ослепительном голубом платье, которое прекрасно подходило под цвет ее глаз. После выпускного мы расстались.
Моя образцово-показательная жизнь выводила новый виток в будущее, я успешно окончил колледж, играя уже в сборной по футболу там. Я учился превосходно, по вечерам мы устраивали гулянки, я знакомился с девушками, но цели передо мной стояли иные, поэтому утром я просто уходил, не давая даже шанса на нечто большее. В выходные я ехал домой и проводил образцово-показательные выходные со своими широко улыбающимися родителями. Утром завтрак в тесном кругу семьи, днем рыбалка или охота с отцом, вечерами ужин с соседями и рассказы матери о том, какой Дерил Мозель славный парень. Ей все верили.
Колледж завершился, открывая новые перспективы перед молодым и современным парнем, вся жизнь которого напоминала одну идиотскую рекламу. Все идет гладко и ровно, не встряхивает тебя на пригорке или кочке, не мотает на неровностях, просто, как по рельсам, ровно и гладко, все время набирая скорость…
Колледж благополучно сменился университетом. Университет – работой в престижной компании, я женился на прехорошенькой и умненькой девушке, которая смотрела в будущее ясными глазами и верила в силу демократии, в свободы и прочую чушь, в которую верят все европейские девушки. Мы были очень красивой парой. Помимо того, что нам это постоянно твердили мои и ее коллеги, мы и сами неплохо оценивали свои данные: высокий ладный мужчина с обаятельной улыбкой, карими глазами и каштановыми волосами… и его очаровательная спутница с приятными для глаза формами. Ее звали Ева Бэкман, но вскоре после начала наших отношений она стала Евой Мозель – женой славного образцово-показательного малого. Жизнь все набирала скорость, а еще через пару миль меня ожидал поворот.
Все произошло осенью 1983 года, то ли в октябре, то ли в начале ноября, когда в большинстве стран уже потихоньку отступает теплая погода, уступая бразды правления ливням и легкому морозу по утрам. Не самое благоприятное сочетание для дорог, но делать нам было нечего. Рани утром я получил газету к завтраку, попивал кофе, пролистывая спортивные странички, и в пол-уха слушал свою жену. Она вечно просила чего-то, когда насмотрится разных передач для домохозяек, а мне начинало это порядком надоедать. Надев костюм-тройку, с которым я теперь по долгу службы не расставался, поцеловал на автопилоте жену, она на том же автопилоте пожелала мне удачного дня и закрыла дверь. Я сел за руль своего «вагена», настроил радио на любимую волну, где уже с самого утра во весь голос орали Роллинг Стоунз, и отправился в путь по уже привычному маршруту. Вот только жизнь уже набрала максимальную скорость.
Я заметил, что что-то пошло не так, когда стрелка спидометра близилась к опасной отметке, мои глаза широко раскрылись, и я тут же вцепился взглядом в лобовое стекло. Я понимал, что к чему, но все еще пытался сбавить скорость, когда передо мной возник резкий поворот. На грани сознания я успел подумать, что раньше я этот поворот не видел, неужели его раньше здесь не было? Такого не может быть, наверняка я его просто раньше не замечал. С этой мыслью я и мой начищенный до блеска респектабельный черный «Ваген» влетели на полной скорости в дорожное ограждение. Дерил Мозель и его образцово-показательная жизнь покатились к чертям на дно колодца, но тогда я еще этого не знал.
Открыл глаза я не сразу, сначала я выхватывал какие-то образы и пытался что-то распознать, но то и дело проваливался в небытие, где мне было намного уютнее. Потом через какое-то время я стал различать звуки, поначалу я не отделял их от зрительных образов, это был лишь поток информации из внешнего мира, который был враждебно настроен к моему внутреннему. Но потом я определил некоторые различия между увиденным и услышанным, и осознал, что это не одно и то же. Открытие было столь велико, что я снова провалился в спячку. Потом этот враждебный мир начал прорываться с новой и новой силой, вытесняя меня из приятного логова. Яркий свет ударил в глаза, палитра звуков и запахов обрушилась на почти девственный мозг неумолимым градом. Я закричал. Мне показалось, что я кричал, но во внешний мир вырвался лишь непонятный стон, и на него тут же откликнулись.
Итак, Дерил Мозель, славный парень на «вагене» пришел в себя весной 1990. -Моя дорогая супруга, которую, признаюсь, далеко не сразу и вспомнил, давным-давно ушла к другому мужчине, и вроде бы родила уже второго ребенка. Я ее не винил, мои родители ее не винили. Мне было все равно, мои родители ее понимали. Дерилу Мозелю теперь никогда в жизни не встать на ноги, этому славному малому теперь не станцевать мэдисон или еще что-то в этом роде. Дело обстояло таким образом, что ему теперь не вернуться на работу и больше никогда не завести детей. Но мне было все равно.
Самым примечательным для меня изменением, если не обращать внимания на отказавшие ноги, был огромный уродливый шрам на левой половине лица. Если его можно было назвать шрамом. Я напомнил себе Эрика из всемирно известного мюзикла Уэббера. Мне теперь пристало носить маску, но я не мог отвести взгляд от своего уродства: ни паники, ни отвращения или отчаянья, никакой ярости или боли – чистейшее любопытство и изумление переполнило меня ровно в тот момент, когда я впервые взглянул в зеркало. Мне разорвало левую половину лица. Красный рубец тянулся от брови, рассекая ее напополам, до уголка рта, превращая его в сумасшедшую клоунскую улыбку. Удивительно, что глаз остался цел, хотя веко было тоже порвано, ресниц не было. В общем, путь на обложку глянцевого журнала для домохозяек был мне закрыт навсегда. А самое интересное было то, что я, будучи в коме, перенес несколько пластических операций, и это был наилучший вариант. Что ж, мне все равно.
Мои родители сильно постарели для семи прошедших лет. У отца появились седые волосы, что в нашей семье происходило в довольно преклонном возрасте, лицо его больше не озаряла лучезарная улыбка образцово-показательного семьянина. Сетка морщин вокруг глаз кричали о том, что он все чаще хмурился. А мама… мама превратилась в худосочную маленькую женщину. Ее красивые некогда волосы были тусклыми, глаза тоже побледнели… В отличие от отца, она могла улыбнуться, но улыбка все чаще выходила виноватой. К январю 1991 я переехал в свою квартиру, не желая никого и ничего видеть.
Все чаще я смотрел на шрам, который изуродовал мое презентабельное, внушающее доверие лицо. Очень неприятно было осознавать, что главной причиной, по которой меня не взяли на прежнее место работы, был именно он. Такие шрамы оставляют глубокий след в сердцах клиентов. А так как в большинстве случаев эти сердца принадлежат успешным и улыбающимся идеалам, ничего, кроме отвращения этот шрам не вызывает. Я их не виню, мне все равно.
Чем чаще дети на улицах замирали при моем приближении, чем чаще девушки пристально рассматривали меня, а потом отворачивались, чем чаще старики печально кивали и ободряюще улыбались, тем чаще я смотрел в зеркало. А из Зазеркалья на меня кривился урод, но если мои глаза были пустыми, то его глаза светились чем-то отдаленно напоминающим превосходство. Эта ухмылка спятившего клоуна завершала картинку, говоря как бы: «эй, парень, взгляни на нас, теперь мы такие. Я могу с этим смириться, а ты – нет». Но я мог смириться, он ошибался, я мирился каждый день. И это смирение познакомило меня с Ним.
Я проснулся среди ночи от собственного крика, так пишут во многих историях. Но факт оставался фактом: я орал еще секунд пять после того, как открыл глаза и осознал, что я в своей комнате, в своей квартире. Осознание не помогло. Мозг заблокировал то, что я увидел, и никак не хотел сознаваться. Меня трясло, я поднялся на руках, перемещая себя в коляску, при этом маневре я чуть не рухнул на пол. Не знаю, что побудило меня подъехать к зеркалу, какая неведомая сила заставила меня взглянуть в черную зияющую пропасть за гладким стеклом, но я взглянул. Сначала шепот был неразборчивым, я даже не обратил на него внимания, но постепенно шепот стал более ясным. Этот странный шепот заставил меня замереть и прислушаться. И тут я разобрал: «Здравствуй, Дерил. Я – Шульт Гэлох».
Ту страшную ночь я почти не помню, помню лишь то, что много кричал и просил его не повторять свое имя. Помню также, что смотрелся в зеркало, когда говорил с ним, и видел перед собой надменного уродца с сумасшедшей улыбкой. Интересно, кого видел Шульт? Меня увезли на скорой в больницу и кололи успокоительные, но вскоре я пришел в себя. Желания оставаться в больнице больше не было, потому что моя симптоматика играла против меня. Притворившись, что я иду на поправку, я стал более спокойным, все мое недомогание и приступы истерик, припадки списали на последствия черепно-мозговой травмы, но я в этих делах не разбираюсь от слова совсем. Меня выпустили под присмотр медсестер и родителей, но я и им умудрялся пускать пыль в глаза. Моей задачей на тот момент стало не попасть в больницу для душевнобольных, а значит, я должен был урегулировать отношения с внезапно и так некстати проснувшимся альтер-эго.
Шульт поселился в моей голове и обустроился там вполне уютно. Я замечал, что мы с ним, хоть и одно «я», но совершенно разные. Шульт бы точно не попал в разряд образцов жизни. Ему впору бы жить в гетто и гонять неугодных. Шульт виртуозно ругался матом, пил все, что можно было поджечь, курил по полторы пачки в день и во всем мне перечил. Я уже несколько раз горько пожалел о том, что уступил некоторую площадь своего сознания этому засранцу. Но пути назад у славного малого уже, увы, не было, и Шульту предстояло жить с ним бок о бок, если можно было так выразиться в нашем с ним случае.
Избегая ссор и стычек, которые я, как оказалось, не выдерживал, я предложил Шульту уговор. Главным правилом этого уговора стало то, что мы живем с ним по одному дню в этом теле. Тот, кто живет, может делать, что хочет, а второй не вправе осуждать его за это, вмешиваться и так далее. Но дни должны соблюдаться четко. Шульту эта идея приглянулась, а мне уже тогда стоило насторожиться. Дни потекли более красочные, хотя бы потому, что я был не в курсе того, что делает мое второе Я. В свою же очередь, мне приходилось иногда оказываться в незнакомых местах, в окружении незнакомых людей, которые тут же называли меня психом, а им я, впрочем, и был. Зачастую мне приходилось извиняться перед уже знакомыми людьми за свое неадекватное поведение, нецензурную брань или даже побои (подумать только, калека избивает соседей!) но даже это не могло омрачить моих дней. Я гулял, читал, наслаждался вкусной и здоровой пищей, смотрел хорошие фильмы и общался с приятными людьми. Так проходили наши с Шультом дни, но через год снова все покатилось в уже известный мне колодец. Видите ли, в чем дело… Современный мир, воспитывая образцово-показательных калек-психопатов, не учитывает их слабости. Да, именно, слабости. Меня устраивал такой уклад жизни, он напоминал мне мое детство и юность, а вот Шульту он абсолютно не нравился, Шульт хотел большего.
Он начал нарушать наше соседское соглашение и вырывать для себя мои честно отведенные дни. Я пытался с ним спорить и ругаться, но он вызывал в моей голове жуткую боль, отчего я отключался. Я пытался говорить с ним, но он не желал меня слушать. И только тогда я заметил, что жизнь снова набирает скорость. Я уже это видел и чувствовал, а вот для Шульта это все было в новинку.
Однажды ночью я очнулся у зеркала с опасной бритвой. Где и как я ее достал, я не помнил, но это перестало меня удивлять уже давно. Удивило меня другое: правая половина моего лица была залита кровью, кожа разошлась, свисая клоками, обнажив отвратительные пласты лицевых мышц. Боли я не чувствовал. Я чувствовал ярость, а из зеркала мне улыбался Шульт, улыбался своей фирменной улыбкой сумасшедшего клоуна. Я становился Шультом Гэлохом, этого он добивался - полностью подавить хорошего парня. Жизнь набирала скорость.
Следующим утром в больнице мне пришлось сказать, что я стал жертвой местной шпаны, рассказал душещипательную историю о том, как беспомощный калека (который колотит соседей) ехал в своей коляске через парк, было уже поздно, так как хороший парень задремал в свете теплых осенних лучей. И тут внезапно он заметил стайку подростков, которые просили у него денег, денег, естественно, не оказалось, а дальше он помнит с трудом… медсестры плескали руками и рассыпали проклятья, врачи зашивали разрезанную ночью щеку. Теперь я улыбался всегда. Оно и к лучшему.
Вечером того же дня, когда меня, наконец-то выпустили из участка, где Шульт изрядно потрудился меня подставить, я сел в свою специально оборудованную машину и отправился домой. Бедняга Шульт, если бы ты не изолировал меня от себя, если бы ты хоть немного ко мне прислушивался, ты бы тоже заметил этот столп искр из-под колесницы жизни, но тебе было не до меня, ты хотел на свободу, ты хотел разрушить мой образцово-показательный мир окончательно, не оставив камня на камне. Но так уж вышло, что общество, которое меня воспитало, твердо стоит на ногах уже несколько десятилетий, взращивая эту твердость и устойчивость в своих детях. Пусть он сильнее меня, но это моя жизнь, моя и точка. Только мне, хорошему парню, славному малому Дерилу Мозелю позволено жить в моем искалеченном теле. Где-то на грани сознания я услышал истошный крик Шульта, он кричал уже долго, пытаясь прорваться в мою голову, но я даже не замечал его попыток, сжимая зубы, я гнал по известному мне шоссе, ожидая встречи с новым поворотом в моей жизни. Да, меня зовут Дерил Мозель, мне почти 39 лет. С этой мыслью я на полной скорости влетел в дорожное ограждение.

@темы: Писатель, Творения

---

Новое увлечение

Название: Записки Пантеры
Автор: Erich Krieg
Фэндом: Bleach
Дисклеймер: Не претендую
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Гриммджо, Ичиго, Орихимэ
Предупреждение: АУ, вполне вероятно, что ООС, но я честно старался
От автора: Я новичок в этом деле, писательского таланта не имею, но надеюсь, что кто-нибудь оценит.

Записки Пантеры

Записки Пантеры

Говорят, что мы не такие, как все. Говорят, что мы не люди, животные. Если так рассуждать, в чем-то они и правы. На свете нет более чудовищного, что делаю я. На свете нет более бессмысленного и прекрасного, что делаем мы. Меня зовут Гримм Джагер, но для своих я Пантера. Я немецкий солдат, дослужившийся до обер-лейтенанта, но когда-то я был простым рядовым в «Пантере», с тех пор и осталось за мной это прозвище, хотя многие уверены, что дело не в танке. Видите ли, меня считают самым агрессивным парнем во всем моем окружении. Меня это не тревожит, но руководство предпочитает более спокойных в рядах офицеров. Мне приходится сдерживать свой норов.
Точнее – приходилось. Я нашел себе место надзирателя в одном из лагерей (не вижу смысла говорить здесь его название), и прекрасно себя ощущаю. Я не жестокий, как вам могло показаться. Я человек своих взглядов, и если уж здесь нахожусь, то буду выполнять свою работу, каждому – свое, не так ли?
Однако, что-то пошло не так в моей выверенной по шагу жизни. И во всем виноваты эти двое: мальчишка и девчонка. Оба рыжие. Оба упрямые. Я не люблю, когда мне перечат. А может быть мы просто не привыкли к сопротивлению, нас учили, что мы победители, а победителям не сопротивляются. Но нам врали.
23 января 1943. Ранее утро. Задача на сегодня проверить груз, пришедший по железной дороге. Десять вагонов, наполненных деревянными ящиками, внешне напоминающими гробы. Записать это все медикаментами и отправить начальству. Я стоял перед зеркалом и держал бритву – нехорошо командованию появляться с щетиной: внешний вид – наша визитная карточка и знак отличия от всех людей на этой планете. Голова забита ворохом дел, но все вскоре разложится по полочкам, у нас хорошая память тоже вроде знака отличия.
Первым делом я иду на построение. Люди – живая сила, созданная фюрером на благо будущего мира, а силу надо использовать. Некоторые считают, что силу эту надо экономить, я же уверен в том, что этой силы у нас приличное количество, и ее надо использовать по максимуму. Моя прямая обязанность состоит в том, чтобы грамотно распределять людей, дабы увеличить эффект. Я прохожусь мимо шеренги людей. Слишком слабый. Он уже ни на что не сгодится, щуплый, дохлый, еле волочит ноги, куда ему работать, если он вес собственного тела не поднимает. Указываю на него стеком. Команда кивает, пара солдат направляется к этому чахлому, тот сопротивляется, но я на него не смотрю. Это моя работа.
26 января 1943. Около полудня привозят новых заключенных. Я смотрю на новоприбывших и распределяю их по баракам. Одни пойдут работать на каменоломне, других поставим на швейную фабрику. Я вижу этих двух подростков. Они абсолютно разные, сразу можно заметить, что они не родственники и даже толком не знакомы. Скорее всего, мальчишка взял эту рыжеволосую плаксу под крыло. Что ж, девица продержится недели три, может быть четыре, но не более, а там можно будет пустить ее в расход. Но пацан… С этого паренька выжать можно много, он силен, хорошо сложен, здоров.
Заметив, что я их разглядываю, девчонка подняла взгляд и смотрела на меня. В бок меня ткнул сослуживец по фамилии Кайсен. Максвелл Кайсен. Тот самый Кайсен, который добавляет какую-то траву в папиросы и предлагает всему составу. Хороший парень. Позор всего Рейха. Он тычет меня локтем в бок секунд пятнадцать, пока я не поворачиваюсь к нему, и мерзко так подмигивает. Я понимаю, на что он намекает, и мне это не нравится. Дисциплина, сожалению, (или к счастью?) не моя лучшая сторона, но связываться с такими тараканами, как Кайсен, желания у меня нет. Отворачиваюсь с мыслью о том, что надо приглядеть за девчонкой. И натыкаюсь на еще один взгляд.
Он пристально сверлит меня глазами, этот рыжий ублюдок. Он сверлит меня своими проклятыми янтарными глазами так, словно имеет на это право. Нас учили, что мы победители. А на победителей никто не имеет права так смотреть. А уж тем более – на меня. Я бы мог дернуть его за руку, вытащить из колонны смертников, избить за этот непокорны взгляд до полусмерти, избивать каждый день, пока его взгляд не станет пустым и бессмысленным. Но где-то на краю разума я понимал, что он умрет с этими искрами превосходства в его глазах. Этот маленький непокорный ублюдок заставил бы своим взглядом трястись самого фюрера. И мне он понравился, этот маленький рыжий засранец. Впервые я увидел в этом мясе человека. Это был поворот для меня.
27 января 1943. Вечер. Проверяю вереницу заключенных. Кое-кто из них раненый, кое-кто из них совсем без сил, наутро кто-то из них отправится в печи, кто-то – в газовые камеры, в шутку именуемые Кайсеном Смертельным Душем или Счастливым Кроликом. Он считает это забавным, а я считаю это рутиной. У нас у каждого свое место. Мое место здесь, а их – там. Прохожу мимо двух знакомых лиц. Единственные лица, которые я запомнил среди всей массы. Отметил про себя, что ни снова стоят вместе, а это удивительное дело. А вслух велел рыжему выйти из строя. Ждал. Он не шевелился и смотрел мне в глаза, начиная меня раздражать. Я повторил приказ. Девчонка коснулась руки рыжего, но тот ее не слышал и не видел. На серой площадке перед бараками были только мы двое.
30 января 1943. Погода выдалась скверная. Метель с утра испортила настроение всему составу, отчего страдали заключенные. Вечером я проходил мимо комнаты Кайсена и услышал сдавленный крик. В голове сразу вспыхнул образ рыжеволосой девчонки. Дверь оказалась хлипкой. Я не подумал о том, что после этого меня ожидают проблемы и отчет перед руководством за порчу имущества. Я не думал о том, что надо спасать эту девочку. Я просто нашел повод устроить Кайсену взбучку. Девчонка жалась к стене. На ее лице был синяк. Кайсену было несладко.
01 февраля 1943. Девчонка убирает мою комнату. Сам не знаю, как так получилось, но после воплей этого никчемного солдатика с глупыми идеями и мерзкими потребностями я решил проявить себя хозяином положения. И приказал приставить девчонку ко мне лично. Пусть думают, что хотят: любовница, рабыня… Лично мне до нее дела нет. Мой разум занят упыренком. Я мысленно улыбаюсь, представляя, как он испугался, не увидев свою подружку в общей шеренге. Пусть боится, я хочу увидеть страх в его глазах.
02 февраля 1943. Этот нахаленок не сдается. Он молча сносит все побои и унижения, работает за троих и помогает немощным экономить силы. Благородно, но глупо. Когда я вновь решал проблему с выбывшими из строя заключенными, мой взгляд снова наткнулся на эти два упрямых янтаря. Поэтично, но никак иначе я назвать глаза парня не могу. И в них нет ни капли страха. В них нет боли, нет страданий. В этих глазах есть только одно – чертово упрямство. Я невольно улыбнулся, но вышло криво, не знаю, что он подумал обо мне, но я произвел впечатление на этого рыжего дьявола. Он слегка вскинул брови, выдавая в себе ребенка. Ребенка! Его бы в наши ряды, да ему б цены не было.
07 февраля 1943. Я не могу спать. Это лицо стоит перед глазами. Чертова девчонка всхлипывает на своей постели. Она не знает, что я не сплю, иначе бы она немедленно прекратила, чтоб не показывать себя слабой. Даже она умеет быть сильной перед лицом опасности. Ни разу не видел ее плачущей, кроме того дня, когда я хорошенько всыпал мелкой крысе. Этот паренек меня злит. Но больше всего меня злит тот факт, что я восхищаюсь им. Самому себе признаться трудно, даже самому себе, но правда она и в темноте не меркнет, кажется так сказал кто-то из великих. Сила его духа поражает. Среди наших солдат таких считанные единицы. Именно по этой причине мы и проиграем войну. Мыслями на этот счет я ни с кем делиться не собираюсь, но остаюсь при своем мнении: армия трусов и самоуверенных идиотов не способна соперничать с армией сильных духом людей. Именно поэтому меня злит этот рыжий – он олицетворяет поражение. Нас учили, что мы победители, а победители не проигрывают.
14 февраля 1943. Случилась неприятность. В стычке с обезумевшими заключенными я потерял руку. Нет, не так. Почти потерял руку после стычки. Командование распорядилось таким образом, чтобы наказать меня за подстрекательство к бунту. Это их право. Я же был там и видел все своими глазами. Это был мой оппонент, который решил поднять боевой дух собратьев по несчастью. А моей целью было показать ему, что здесь нет надежды. Я позволил взбунтовавшимся напасть на нас, даже не стрелял. Мы не сопротивлялись до определенного момента, когда несчастные почти убежали с территории лагеря, когда они почувствовали вкус свободы, мы открыли огонь им в спины и спустили собак. Запах крови заставил животных бежать с удвоенной скоростью. Они жаждали нагнать и разорвать своих жертв. Среди них был и рыжий, и девчонка, но по ним я запретил открывать огонь. Эти двое должны были видеть все, видеть ужас в глазах этих беглецов. Свобода была так близка, а смерть ждала в паре шагов от нее. Ужасная смерть.
Проходя мимо рыжей парочки, я бросил самодовольный взгляд на мальчишку. Я ожидал, что он набросится на меня с кулаками, ожидал, что он будет обвинять меня, но этот сукин сын не сдался. Он лишь упрямо смотрел на меня. Девчонка рядом с ним дрожала.
22 февраля 1943. Я очень не люблю быть обязанным кому-то. Но этой рыжей дуре было все равно. Увидев мое ранение, не совместимое с функционированием конечности, она всплеснула руками и попросила меня принести ей необходимое. Я смотрел на нее с минуту, она сжалась вся, но не сдвинулась с места, продолжая умоляюще смотреть. Я развернулся и приказал принести все, что она попросила. Через час моя рука была в полном покое. Не могу сказать ничего конкретного, но боль стала не такой сумасшедшей и перестала меня раздражать. Девчонка сунулась было спросить, как я себя чувствую, но я гаркнул на нее, чтобы убиралась. До утра я ее не видел.
06 марта 1943. У пацана проблемы. Неудивительно, что прихвостни Кайсена полезли на мою территорию. Рыжий не привык к нечестной игре, а им это раз плюнуть. Люди мерзки по своей природе, если власть для них что-то значит. В общих чертах: эти недоноски решили использовать детей, чтобы добиться своего. И рыжий умолял их на коленях, забавляя тем самым. Одного эти глупцы не учли – в глазах этого парня по-прежнему горел непокорный огонь. Но мне не нравилось, что мою добычу дергают за хвост. Драку больше мне не простят, придется действовать иначе.
09 марта 1943. До рассвета. Девка даже дышать боится, она идет за мной тихой поступью. Не могу сказать, что это меня не позабавило – у нее был шанс огреть меня чем-то тяжелым и выпустить половину лагеря. Но она молчала и покорно шла за мной. Мне повезло: парень спал в бараке ближе всех к двери – глубже в сарае было тепло, но он считал себя сильным и спал перед огромными щелями. Это сыграло нам на руку. Я схватил его и резко зажал рот, он не брыкался и не сопротивлялся, лишь удивленно посмотрел на меня, вскинув брови, как в прошлый раз. Я не собирался ничего ему втолковывать, тем более – здесь. Сил у меня, в отличие от него, было прилично, поэтому я дотащил ненавистного упыренка до ограждения. Смена караула займет около минуты, а на пост выходит Клёге – Человек Язык. Уж его-то я точно смогу отвлечь. Через минуту эти двое стояли за колючей проволокой, парень обернулся и впервые подал голос. Он спросил, зачем мне это нужно – рисковать жизнью, отпуская никчемных заключенных. На что я широко улыбнулся и ответил, что он псих, если думает, что я отпускаю их. Я всего лишь даю им время, чтобы они отбежали далеко от этого рассадника насекомых, чтобы никто уже не смог их достать, кроме меня. Парень смотрел на меня недолго, потом медленно кивнул. Глаза по-прежнему гордые и упрямые. Он все понял и был готов к встрече. Ему тоже не хотелось принимать подачки, в этом мы похожи.
Я стоял и впервые болтал с Клёге. Этот кретин настолько обрадовался, что Гримм Джагер уделил ему свое личное время, что забыл смотреть по сторонам. Оно и к лучшему. Я курил до самого рассвета и не оборачивался.
13 июня 1946. Не могу сказать, что жизнь моя идет гладко, но рутина убила бы меня в два щелчка. Я не собирался погибать, пока не столкнусь с рыжим мальчишкой, но судьба развлекается по-своему. Война закончилась, а мы так и не встретились. Удивительное дело: у меня и по сей день есть непоколебимая уверенность, что этот рыжий ублюдок жив. Что с ним эта рыженькая дурочка. От нее на память мне осталась здоровая рука со шрамом. Уже сейчас я оглядываюсь назад и понимаю, что это была не моя война. В ней не было ни чести, ни смысла. У пантер, знаете ли, свой кодекс чести. Иногда я рад, что сделал что-то хорошее, но не хочу признаваться в этом, иногда я злюсь на себя, что упустил их обоих, и тут встает вопрос: почему? Я уверяю себя в том, что упустил добычу, а что-то внутри шепчет, что я упустил своих. Я не корю себя за содеянное в лагере, я не тот человек, чтобы жалеть о прошлых грехах. Я втайне рад одному, что дал возможность уйти тем, кто был этого действительно достоин. Нас учили, что мы победители, а победителей не судят. Но нам врали. Мы проиграли, и слава Богу.
Гримм Джагер.


Благодарю за терпение.

@темы: Творения, Фикрайтер